Грибанникова Майя Ивановна. 1926 года рождения
Расскажите о довоенном времени.
Родилась и жила до войны в Днепропетровской области на станции Синельниково. Жили: отец, папа был партийным человеком, мать, я самая старшая была, брат был и сестра, ей было 3 года. Жили на опытной сельскохозяйственной станции. Когда началась война, я как раз закончила 7-й класс, мы сдали экзамены и 22 уже объявили войну, тогда мы – дети все плакали, это было страшное потрясение. Мы когда фронт остановился на Днепре в 1941 году, начали отступать с войсками, нам выдали телегу, мы взяли с собой семенной фонд этой станции. Кормились тем, что взяли в спешке, в попутных садах и огородах питались. Остановились мы, как только переехали за Ворошиловград остановились мы в Старолуганском районе. Мы проходили какой-то ночью мимо Сталино, его тогда бомбили, стояло зарево, и вспышки, вспышки. Помню, горящие терриконы возле Алчевска. И фронт стабилизировался, мы там зиму пережили, а потом весной немцы опять погнали, мы попали в окружение и под бомбежкой были. Наша семья, побыв там 3месяца решила возвращаться домой. 19 августа 1942 года меня забрали в Германию. Ехали мы товарным вагоном, помню, очень надеялись, что нас спасут партизаны, но нам не помогли. Нас везли одиннадцать дней, выгрузили нас уже в Польше. Там проводили дезинфекцию, раздевали наголо, обливали какой-то гадостью. Потом – опять в эшелон и в Германию. Там нас отправили в концлагерь, там нас разбирали, кого хозяину, кого на завод. Я попала на завод BMW в Берлине, в лагере нас было 200 человек в бараках, было по 30 двойных коек-нар, соломенный матрас, соломенная подушка и покрывало какое-то. Кормили нас один раз в сутки, давали миску баланды (наверное, пол-литра), она была сделана толи из шпината, толи из брюквы, часто с червями, давали 200 грамм хлеба, там, наверное, были опилки и кружку чая. Заставляли работать 12 часов, с 6 утра и до 6 вечера, работали в две смены. Я была не большая и худенькая, когда всех расставляли по станкам, меня последней поставили на небольшой станок-автомат, вначале к каждому из нас приставили мастера, он нас обучал. Я изучила станок, он был очень дорогой, и я очень хорошо умела его ломать, там было две очень хрупких детали, которые стоили по 7000 марок, я их ломала. А в цехе у нас был эмигрант, звали его Сережа, бывший помещик, а его мать была переводчицей у нас в лагере, он говорил, что за мной следят, и что мне нужно быть осторожной. Мне тогда тяжело было, я понимала, что моя родина где-то, что у меня там осталась семья, что я работаю на врагов, эта фирма обеспечивала комплектующими авиазаводы. Еще я очень хорошо запомнила одного эмигранта-переводчика, он был до революции помещиком в Одессе, он настолько ненавидел нас говорил – «вы все у меня забрали!». До войны в газетах часто изображали буржуев, он был копией этих рисунков – маленький ростом, с пузом, нос крючком во фраке с цилиндром. Потом меня перевели на другой станок, это был громадный-громадный токарный станок, у этого станка мастер старый немец, он тогда сказал – «деточка, ты не волнуйся у меня сын тоже на Восточном фронте, ты не волнуйся, тяжелого я тебе ни чего доверять не буду». Мастера были все немцы, а рабочие были со всей Европы, были с Франции, Бельгии, Голландии. В ночную смену я изучили станок, выводила весь цех из строя, мы могли поэтому ночью не работать по несколько часов, пока ремонтировали. В цеху стоял репродуктор и каждый день в 12 часов для немцев рассказывали по нему последние новости, я одна знала нормально знала немецкий язык, и вот прослушала новости, и в туалет, за мной еще подтягиваются, и я всем пересказываю, что произошло. Меня потом опять перевели на другой станок, это был револьверный, для нарезания резьбы на болтах, он был легок в управлении, там я тоже быстро научилась его ломать. Как что-то сломаю – мастер подходит и начинает кричать, что мол я делаю, ему же достанется. В конце концов меня и от туда убрали, перевели меня работать туда где выдают инструменты, там работали одни иностранцы, русских там не было. Со мной работали немка и мастер-немец, а рядом было такое место, которое немцы называли «контора», там были только инженеры. Следует сказать, что немецкие рабочие относились к нам по-доброму – он принесет для себя на работу завтрак, обязательно с тобой поделится. Позже я стала общаться с инженерами, они стали носить мне литературу, в одной из них была старая, наверное, с прошлого века фотография московской Красной площади, я рассказывала, что Москва выглядит совершенно не так, что это современный город, что Россия не отсталая страна, как они думали. Однажды ко мне пришел один немец из цеха и говорит, что он коммунист, и сказал, что одна немка специально за мной присматривает, чтобы я ни чего не портила. Потом меня от туда отправили еще дальше – в цех, где выдавали металл, там длинные прутья были, как помню. В цехе кроме меня был мастер и несколько итальянцев, потом нагнали поляков, это уже в 44-м году. Поляки над нами издевались, все, большинство надзирателей были поляками. Помню с мастером дискутировали, когда объявили, что было покушение на Гитлера.
Расскажите о бомбардировках.
Нас очень сильно бомбили американцы. Они тогда эскадрильями Берлин бомбили, нас в бомбоубежище загоняли, а мы радуемся, охранники говорили, какие мы сволочи, – там же люди гибли, а мы радовались. Был такой случай: ночь, тревога, всех гонят в бункер, а я тогда болела и отказалась идти, тогда староста барака, остался со мной и мы перешли в его комнату (она была рядом с выходом), чтобы можно было выбежать. Помню, мы тогда услышали хлопок, это у бутылки с водой оторвало донышко, так ровно-ровно. Мы все-таки вышли, и только подошли к бункеру, как увидели, как «фугаска» разнесла наш барак в щепки. Потом нас согнали в другой барак, мы там друг у друга на голове сидели, клопы нас съедали. Одна бомба ушла в песок, не разоравшись, но воронку сделала. Каждый день были налеты, причем, все группы бомбили один район. Завалы заставляли разбирать. Власовцы приходили набирать добровольцев из пленных, но никто к ним не пошел. В 1944 нас стали таскать на восстановление железных дорог. На работы нас отпускали самих и мы садились на трамвай и катались кругами, пока не кончалась смена. Когда на территорию фирмы стали приводить пленных, одна из наших сказала, что военнопленные просят гражданскую одежду, она нужна им для побега, мы собирали, где могли одежду. Тогда сбежали 14 человек с лагеря. Мы тоже решили бежать, у нас на заводе немец-коммунист нам сказал, что нам этого делать не надо, потому что фронт рядом, и если поймают, то церемонится, не будут, нам тогда лучше было бы переждать. Мы так и сделали.
Помните освобождение?
Это было в апреле 1945-го, уже фронт рядом, слышны взрывы, через нас уже летят снаряды. Почти все немцы сбежали. Из соседнего барака (там жили европейцы) кто-то сказал, что нас будут освобождать американцы, мы были в ужасе, мы все, что было поломали, потрощили, мы в ужасе были. Потом бежит бельгиец и кричит: «русские танки», мы тогда кинулись на колючую проволку, мы ее голыми руками разнесли, перед этим еще наш самолет летал, он тогда из пулеметов в воздух пальнул и улетел. Танк подошел, выскочили танкисты, мы перед ними падали, мы были в таком состоянии, что они нас подхватывали на руки. Это была разведка, и это было 24 апреля. Они нам кусочки хлеба, сахара давали, мы их не ели, прижимали к груди – это наши, наши были, вот какое у нас тогда было состояние. Потом, мы им рассказали, где немцы на заводской трубе разместили пулеметную точку, когда танк навел пушку на них они спрятались в трубу, а потом и вообще убежали. Вечером подошли уже основные части. Помню, нас один раненный в руку лейтенант умолял, никуда не уходить, но понял, что это бесполезно и ему самому надо было в тыл, он нас повел в лагерь, где нас остербайтеров собирали. По дороге мы встретили строй наших солдат, кто-то из солдат крикнул нам: «немецкие подстилки», мне было так обидно, ведь немец меня пальцем не тронул, а свои….
Расскажите о жизни после освобождения.
Потом нас в лагере осматривал гинеколог. С лагеря нас пешком домой отправили, с Берлина домой, вещи положили в телегу, а сами пешком возле нее. Пятки все были в кровяных мозолях. Но потом нас снова отправили в сборочный лагерь, где от туда меня отправили в военную часть, там я была год, после чего я выпросилась домой. Мне на родину надо было, меня долго не отпускали. Командир части говорил: «Ты сейчас поедешь, а там будешь локти кусать – с твоим прошлым будет тяжело жить», но я настояла на своем. Приехала я в бабушкин дом, где собрались все наши родственники, которые остались живы. Я там перенесла столько, унижений, трудно было, устроится на работу, пока мне выдали документы, пришлось много нервов потратить. Я действительно кусала локти, только было уже поздно. Потом приехал дядя и взял меня в Новосибирск, там на второй день он меня устроил на роботу. Когда устраивалась, надо было написать автобиографию, я написала, как все было и отдала, мне сказали, что моя автобиография никого не интересует, и чтобы я написала нормальную. Что я и сделала. Потом уже после смерти Сталина я оформила, как все было.
